Богослужение материнского счастья

Богослужение материнского счастья
(еще раз о крещении)

Всегда, пока существует человек на земле, — хотя бы и один, — люди будут искать, желать, сражаться, жаждать СЧАСТЬЯ. Но, как упорно свидетельствует общечеловеческий опыт, а, главное, свидетельство Церкви: счастье совершенно недоступно для человека. Как бы ты себя не вымучивал, как бы ты не решился рисковать собой, ты никогда даже пальцем не прикоснешься к счастью. Почему? Потому что счастье больше человека, это – сверхреальность. А ещё оно не что, а КТО. Ещё античные философы, несмотря на все свои заблуждения, — непонятно как, но все же — интуитивно догадались о тайне счастья и словно математически выверили его формулу, сказав «Бог есть благо». Не у Бога благо, а Бог и есть БЛАГО. Слово «счастье» - это уже христианская эпоха, тайна, емкости, объемы…

Икона Божией Матери «Взыскание погибших». Именно световые руки Счастья создали этот мир и ввели человека в мир как Своего любимца. Человеку была поставлена задача, достойная Бога: он должен был питаться Богом, т. е. Счастьем, и Счастьем, т. е. Богом, питать всю вселенную. Но человек не устоял в своём призвании. Злоупотребив своей свободой, человек выбрал не Бога, то есть, неСЧАСТЬЕ. Вот как родилось это слово: не Бога – неСчастье.

Первые страницы Библии, рассказывая об этой вселенской катастрофе, сообщают нам очень странные вещи. Когда наши первые дедушка и бабушка, — Адам и Ева, — нарушили заповедь Божию, т. е. выпали из рук Божьих – из рук Счастья, с ними произошла странная, чудовищная метаморфоза, изменение. Им становится до последней напряженности страшно находиться в присутствии живого Бога, в присутствии конкретного абсолютного Счастья, и они начинают прятаться и убегать. И вот это убегание от Счастья, — от Бога, — оно сквозь всю историю человечества.

Вся история человечества до Христа — это история именно о том, как человек, однажды выпав из рук Бога, из рук Счастья, непрестанно от Него убегает – вся Библия об этом. Убегает человек от Счастья, строя бесчисленные лабиринты из своих страхов, малодушия, уныния, злости, самолюбия, жадности, гордости, неверности и прочего черного мусора, который вошел в человека из-за греха и через человека во весь космос. Наконец, человек изобрёл последнюю чёрную зловонную пещеру, в которую, как всем казалось, Бог, — т.е. Счастье, — никогда не решится войти. И мы, люди, даже имя дали этой пещере – СМЕРТЬ.

История до Христа также и о том, как Бог, — Само конкретное живое Счастье, — непрестанно пытается, старается человека догнать, чтобы исцелить его от ужаса, вошедшего в человека и в мир из-за греха.

Евангельская история — это история о том, как далеко пошло Счастье за человеком. И мы знаем: до Креста, до смерти, до ада. Все религии мира кроме христианства ищут ответ на фундаментальнейший вопрос: что должен сделать человек, чтобы взойти на небо, какую жертву должен принести человек Богу, чтобы заглянуть в Его надсмертные очи? И только христианство заговорило о том, что Небо сделало, чтобы быть с людьми, какую жертву Бог решился принести человеку, чтобы заглянуть в его глаза, глаза человека, который ушёл от Бога очень далеко — в смерть и в ад. Так вот, Евангельская история — это история о том, как далеко пошло Счастье за человеком, и мы знаем – до Креста, до смерти, до ада.

Есть вопрос, и я уверен, все люди хотели бы задать его нам, священникам, — по крайней мере, для матерей крещаемых малышей это будет самый главный вопрос в их жизни, — вопрос, в который сольются все «почему» по отношению к Небу. В тот день, когда они сами будут хоронить своего ребёнка, конечно если это случится, у них родится принципиальнейший вопрос: если Бог есть, — а Он есть, — если Бог может все, — а это абсолютно так, — и если Он с любовью смотрит на человека, как мать на своего малыша, то почему Он Своим могуществом не отменит, не запретит боль, страдание, горе, похороны, смерть? Он в силах отменить, почему Он этого не делает? Чтобы ответить на этот вопрос, надо сначала задать другой вопрос: что такое смерть сама по себе? Не ее проклятое прикосновение – похороны, трупное разложение, душевный надрыв.., — а сама по себе? Без разрешения этого вопроса мы никогда не поймём, что же крещение даёт человеку.

Смерть не есть какой-то предмет, который можно схватить и переставить с места на место. Это отсутствие, пустота. Если умирает человек, а вокруг него собрались друзья, кто-то посмотрел и сказал: «жизнь ещё теплится в нем, он не умер». Через некоторое время другой посмотрел и сказал: «жизнь оставила его, итак, он мертв». Смерть – это когда нет жизни, это отсутствие, пустота. Скажи, можешь ли ты схватить ничто? Нет. Поэтому смерть нельзя схватить и переставить с места на место. Ее можно лишь заполнить изнутри. Но скажи, как ты мыслишь: чем заполнить пустоту, чтобы пустота перестала быть пустотой, чем заполнить смерть, чтобы смерть перестала быть смертью? Жизнью, то есть, БОГОМ, потому что Бог и есть жизнь. Не у Него жизнь, а Он Сам и есть Жизнь – ИСТОЧНИК. Но Бог не может погрузиться в ничто и стать ничто. Тогда Бог, Само абсолютное конкретное Счастье принимает сверхмыслимое решение: Он Сам, лично входит в плоть нашей истории, берет от Девы Марии всю нашу человечность, кроме греха, берет Себе человеческое имя Иисус и вплетает Себя в человеческую судьбу, смертную судьбу, — именно такую, к которой может прикоснуться горе, и мы знаем, что прикоснулось и прикоснулось максимально, мы говорим о крестной смерти Христа Бога нашего. Чего ради Бог стал человеком, зачем? Чтобы войти в нашу нами сочиненную смерть и взломать Ее Своим человеческим ВОСКРЕСЕНИЕМ.

Апостол Павел пишет свои знаменитые строки о Крещальной тайне: «Елицы во Христа Иисуса крестихомся, в смерть Его крестихомся» (Рим. 6:3). Слышите: «…в СМЕРТЬ Его крестихомся». Слово «крещение» буквально переводится как «погружение». Текст звучит следующим образом: «Мы, погрузившиеся в крещальные воды, в смерть Христа погрузились». Слышите: «в смерть Христа погрузились». Оказывается, чтобы одеть человека в конкретное живое надсмертие, его надо погрузить в смерть Бога. Ради этого мы и собираемся на крещальное богослужение: чтобы человека погрузить в смерть Иисуса Христа, Бога нашего, — в ту единственную могильную камеру, из которой воскресением Христа пробит выход в свободу бессмертия.

Почему для того, чтобы человека одеть в реальное бессмертие, его надо погрузить в смерть Бога? Потому что это единственная живоносная смерть в нашей смертной реальности. Это смерть абсолютной ЖИЗНИ, Которая не может иссякнуть ни в каких беспределах вечной смерти, ибо Она больше; это смерть абсолютного конкретного СЧАСТЬЯ, Которое невозможно расколоть никаким клином проклятого ада, ибо Оно могущественней. Именно поэтому, приобщаясь к смерти Бога, человек приобщается к тем глубинам жизни, которые проклятая смерть сокрушить, раздавить не может.

Я как мужчина никогда не познаю невообразимую красоту и мощь материнства, но как священник я прекрасно знаю материнское сердце. Я знаю мечту всех матерей, в каком бы народе женщина ни жила, и какой бы религии или нерелигии она бы ни придерживалась. Абсолютная мечта всех матерей – бессмертие ребенка. Конкретное. Абсолютное. Ни одна женщина НИКОГДА не смирится с похоронами своего ребенка. Так и не миритесь! Мы собираемся на крещальное богослужение, чтобы взломать фатальность смерти. Я точно знаю, что когда женщина первым блаженным прикосновением к ребенку познаёт, сколько стоит человек, – безгранично, бесконечно, — она навсегда заболевает страхом. Теперь до самой своей кончины она будет дрожать и бояться даже самой банальной ссадины у своего малыша, потому что мать знает любовью, насколько он хрупок, и что он однажды познает свою смерть. Я никогда не познаю тайну материнства как мужчина, но как священник я знаю, что с тех пор, как в женщине воспламенился светоч материнской любви, до самой ее смерти за ней будут гнаться два лютых ужаса, хоть один догонит, — сойдет с ума. Правда, после встречи с первым ужасом некоторые девчата выживали, — непонятно как, но выживали. Этот ужас — увидеть гроб своего ребенка. Но если догонит второй ужас, не выживет никто: ни мать, ни отец. Лютое отчаяние сожрет отца за считанные дни, а мать – за считанные часы. Второй ужас – это увидеть своего ребенка в гробу проклятым извергом, подонком, извращенцем, достойным вечной смерти, вечного проклятого ада. Вот так любовь, — не романтика, не идея, не философская абстракция, — а любовь, — та, которая предельно серьезно смотрит на человека, — знает, что смерть и ад совпадают. Поэтому смерть – абсолютное зло. И вот мы собираемся на крещальное богослужение, чтобы, погрузив человека в огненные воды Святаго Крещения, омогуществевить его против греха и смерти. Если живое бессмертие действительно доступно, как утверждает христианство, в человеке может и должна открыться мощь, превосходящая космос. Весь космос пожирает смерть, и даже самая великая звезда однажды потухнет, и млечный путь однажды растает под давлением времени. Если конкретное бессмертие действительно существует, значит, в человеке должна открыться сила, превосходящая пространство и время, а потому — и проклятую смерть. Но для этого человека надо вживить, вкоренить в Того, Кто дальше сияния сверхмогущественных звезд, дальше пространства и времени, дальше бесконечных границ проклятой смерти, т.е. в ЖИВОГО НАДВЕЧНОГО БОГА. Крещением мы ищем погружения в эту Тайну, Могущество, Свободу. Нам очень нравится человека сравнивать с травинкой. Посмотрите на травинку: какая она легкая, хрупкая, безобидная, она не сопротивляется даже пальчикам малыша. И в то же время в ней огромная мощь: она способна пробить гранитную плиту, которой мы, люди, пытаемся увековечить свои могилы. С точки зрения вселенной мы даже не вспышка, но случайная мысль, возникшая и тут же исчезнувшая, не оставив нигде никакого следа. Но если нас вкоренить в Бога, то мы можем перерасти пространство, время, и взломать панцирь смерти, сжимающий космос в ничто.

Если все, что мы сказали, — истина, и живое конкретное бессмертие действительно возможно, как утверждает, доказывает христианство конкретным историческим фактом — воскресением Иисуса Христа, то мы можем со всей решительностью утверждать, что богослужение Святаго Крещения – это богослужение абсолютного материнского счастья.

Счастье матери – доброе бессмертие ее ребенка.

Терпения Вам, мудрости и добрых евангельских перемен!